Цветочный крест [= Роман-катавасия ] - Елена Колядина

— Что, Феодосия, брат твой Путила не вернулся еще с обозом? — сняв расшитую меховую рукавицу, с приветливостью вопросил Орефа Васильевич.

— Нет еще, — не поднимая главы, ответствовала Феодосья.

Перед глазами ея сиял серебряной обивкой носка и каблука алый сафьяновый сапог воеводы.

— Супруг мой Путила рекши, что, как вернется, так не заезжая домой, первым делом к вам с поклоном, мыслил поднести нашему воеводе товары из Москвы, — ловко встряла Мария.

— Ну, ну… — размаслился воевода. — Передай мужу, пущай сперва жену одарит, чем она захочет, ха-ха, а уж потом и ко мне на поклон.

Сопровождающие засмеялись шутке.

Мария зарделась.

Истома ненавидяще сверкнул из-под шапки глазами.

Но тут же весело закричал:

— А вот игрище про дрищавого польского пана!

Кукловоды бойко приподняли над занавесом куклу карикатурно исполненного полячка, готовясь разыграть глуму самого патриотического содержания. Тотьмичи дружно признали в пане Лжедимитрия и предвкушали зело потешное позорище с его участием.

— Не хвались, едучи на рать, а хвались, едучи ср-р-ати! — театрально прокричал Истома и заговорщески подмигнул зрителям.

— Срати! Ох-ти мне! — хохотала публика.

Остальные сценки с участием дрищавого пана были столь же двусмысленны и уничижительны, чем умаслили сердца тотьмичей. На ура были приняты сцены Божьего наказания Лжедимитрия за то, что с блудищей своей, женой Марией, любодействовали они, не закрыв икон, в присутствии креста, Господних книг и прочих Божественных атрибутов.

— Ловите, шуты гороховые, — высокомерно рек воевода, кинув, по исчезновении польского пана, под ноги скомороху горсть мелких кун.

Один из актеров с поклонами и веселыми шутками принялся собирать из грязного снега деньги.

Истома сузил глаза, чтобы ярость сердечная не излилася из зениц. Бросил взгляд на голую бычью шею воеводы, овитую самоцветными каменьями в три перста.

— На чужие кучи глаз не пучи, а свою навороти, отойди да погляди! — дерзко продекламировал Истома дьякам приказной избы.

Сердечко Феодосьи замерло.

Воевода взирал, не меняясь в лице. Лишь очеса его пожелтели.

Еще вчера воеводе донесли, что прибыли скоморохи, встали табором на Государевом лугу. И числом тех скоморохов в ватаге не менее полусотни! И есть при них медведи в цепях и притравленные на люд собаки. А также блудные девки, похожие на турчанок либо персиянок. Зело лепые!.. Один ушлый из воеводиных людей донес даже, что груди у тех девок смуглые, соски их коричные, и мажутся они для сладострастья вяще пряным маслом. И так умеют те девки обвить скользкими своими черными косами мужскую подпупную жилу, что проистицает любострастие, какого и свет не видывал… А еще разнюхали верные люди, что, вроде как, продают тайком скоморохи бесовскую траву табак, нарекая ея для тайны сушеным яблочным листом либо свекольной скруткой. Но — не пойман не вор! Изловить торговцев либо покупателей табака не удалось. Так что, может, и брешут люди про табак! Кривду лгут!

Дьяки испуганно отворотили рожи от воеводы, смекнув намек скомороха. Но, тут же вышли из положения: грохнули хохотом, указывая перстом то на кукольного пана, то на скачущего тотемского дурачка Ваньку, делая вид, что шутка относится только к нему одному.

Воевода налился черной кровью, сжал кнут… Но, вот ведь в чем сила лицедейства театрального… «Аллегория!» — сказал бы книжный отец Логгин. И не ударишь ту аллегорию кнутом, и не отправишь на правеж, и не вздыбишь на дыбе. Произнесены словеса глумливые, но поди узнай, об воеводе али об дурачке Ваньке? Орефа Васильевич усмехнулся сквозь зубы, оглядел зрителей. Все дружно, открыв рты, взирали в сторону деревянной куклы.

— Господин Орефа Васильевич, — поклонился один из сопровождающих, — зри, какова там плясавица пляшет!..

Завидев голый пуп и насурьмленные брови плясуньи, воевода двинул коня в сторону.

А Истома ловко разыграл изрядную шутку. Забаву эту знали уж по всей Московии, но до сиверских краев она еще не дошла, так что, неискушенные тотьмичи приняли ее внове и всерьез. А глума была презабавная! Подбежал к Истоме подсадной человек, свой же скоморох, и завопил об украденном кошеле.

— Обокрали, люди добрые! Как есть, обчистили!

— А много ли кун было в мошне? — театрально кричал Истома.

Тотьмичи дружно завистливо охнули, услыхав, какая сумма досталась неведомому татю.

— На воре шапка горит! — вдруг истошно, как на пожаре, завопил Истома.

И в тот же миг один из зрителей схватился за высокую меховую шапку на своей главе.

— Держи вора! — зашумели тотьмичи.

И быть бы несчастному с вырванным пупом, да Истома, хохоча, признался в шутке.

Ухватившегося за шапку побили было немного, но он отбоярился, мол, блоха в голову попала, видать, от дурачка Ваньки, потому и схватился за шапку.

Когда всеобщее возбуждение улеглось, и малый из акробатов обошел публику с разношенным колпаком, в который полетели медные куны и сласти, началось новое представление. Над занавесом поднялись зело пестро намалеванные виды Иерусалима. Готовилось самое драматическое представление в репертуаре Истоминого театра: распятие Христа. Тотьмичи, с колыбели знавшие об событиях на святой горе, тем не менее, внимали, как дети. Бабы зашмыгали носами, когда с деревянного Христа сорваны были холщовые одежды, а на главу его воздет колючий венец. Ребра Христа были подведены коричневой краской, отчего худоба Его была еще более щемящей. Когда на голове сына Божьего оказался венец, из-под волос его вдруг потекла кровь!! Толпа охнула. Все принялись креститься. Несколько человек рухнули на колени. В голос заплакал какой-то мальчонка. Феодосья раскрыла уста и вдохнула разверзнувшейся легочной жилой морозный воздух. В главе ея зашумело, перед зеницами поплыли кровавые пятна… Молотки, которыми прибивали гвоздями Христа, били Феодосье в виски. В сердце, словно, веретено воткнулось, пришпилив его к становой жиле, так что не могла Феодосья ни вздохнуть, ни охнуть. Она повела руками, ища опоры…

Крест с распятым Иисусом начал медленно подниматься над занавесом.

И внезапу Феодосия оттолкнула Марию и бросилась к балагану. Она вытянула руку с перстнем из-под шубы и вырвала тело Господне с креста!! Посыпались облупившиеся деревянные гвозди. Над пологом появились две кудлатые головы с растрепанными рыжыми бородами и конопатыми носами. Кабы не видавшие виды шапки, головы те можно было принять за две миски горохового киселя, в который неведомо как попала солома. Это кукольники тянули шеи, недоумевая, куда делся из их рук распятый сын Божий?! Прижав Христа к груди, Феодосия развернулась к зрителям. Тотьмичи дружно выдохнули разинутыми ртами. Истома от неожиданности оторопел, но через мгновение охапил Феодосью вместе с деревянным Иисусом. Голубые, словно небесный аквамарин Феодосьины глаза оказались впряме от Истоминого лица. Он вдохнул запах заушин, пахнувших оладьями и елеем, и ретивое его наполнилось горячей кровью.